Разгрузка мозга. Чем Минобразования помешал Булгаков

Украинофобия тут решительно ни при чем. Важно не то, что профессор Преобораженский — именно московский студент. Важно, что он — не Шариков.

Разгрузка школьных программ, судя по всему, становится трендом Министерства образования и науки. После пересмотра программ теперь уже старшей школы стало известно, что разгрузка настигла курс "зарубежная литература". Особенно возбудила публику новость о том, что из программы была изъята повесть Булгакова "Собачье сердце".

Это само по себе любопытно. Ведь не "Собачьим сердцем" единым изменились программы. И, кстати, не только литературы. Но именно Михаил Афанасьевич с профессором Преображенским всколыхнули народ. На их фоне потерялись вычеркнутые из списков дополнительного чтения Платонов, "В окопах Сталинграда" Некрасова, Достоевский, Куприн. Зато остались Онегин с Печориным. О художественной ценности которых, конечно, спорить не приходится. Но ведь и Булгаков, казалось, "не мальчик". Так почему "Собачье сердце", а не "Герой нашего времени"?

Первая догадка, прокатившаяся по информпространству, — "за то, что украинофоб". И кино — гениальное, кстати, — по этой книге снял "ватник" Бортко. В общем, запятнанная книжица. Но "Мастер и Маргарита" то никуда не делись. Да и "Собачье сердце" — это вам не "Белая гвардия" и не "Дни Турбиных", пишет ДС.

А что же Пушкин, этот певец российского империализма? Лермонтов, офицер колониальных войск? Достоевский — один из отцов-основателей российской пропаганды? Или, скажем, Гоголь, — образцовый руссмировец? И, кстати, тоже имеет порочащую связь с Бортко. Хотя, конечно, кино по "Тарасу Бульбе" и вполовину не такое гениальное, как по "Собачьему сердцу".

Да, "Тарас Бульба". Он все еще в программе для седьмого класса? Бог с ним, с Бортко, — "он так видит". Но ведь и сама литературная первооснова с точки зрения действующей идеологии — и не ее одной — душевредное чтиво. Украинофобское. Европоненавистническое. Русскоединское. Причем не столько по содержанию, сколько по мировоззрению и даже структуре своей.

Я понимаю, что рассуждаю сейчас полностью в традиции советской школы и ее псевдогуманитарного образования, которая воспринимала и приучала детей воспринимать литературу исключительно с точки зрения идеологической и дидактической. Для которой поэт ценен ровно настолько, насколько он "больше, чем поэт". А у поэта как такового собственной ценности нет. Как нет ее у любой книги, если нет в ней "добавочной стоимости" — идеологического и/или дидактического месседжа. Для которой курс литературы играл роль Закона Божьего в обществе победившего атеизма: навязывал корпус текстов, канонических сюжетов, иконических образов и допустимых экзегез. Никакого "удовольствия от чтения". Никакого "досуга с книгой". Никакого свободного плаванья в поисках "своей" книги и "своего" уровня прочтения. Если уж вы что-то читаете — вы должны читать "правильно". В СССР очень боялись слов. В конце концов, совершенно неслучайно "корифей всех наук" лично высказался именно "по вопросам языкознания".

Впрочем, понимать литературу с точки зрения именно назидательного, идеологического месседжа — это не изобретение советской школы.

Школа со свойственным ей догматизмом просто довела до абсурда то, что приписала себе сама русская литература, спотыкающаяся то о Гоголя, то о Достоевского, а по большому счету и вовсе о Фонвизина с его смешным морализаторством.

Пиши "Тараса Бульбу" Шекспир, Андрий не дрогнувшей рукой убил бы отца, выиграл сражение и рано или поздно пал жертвой эдипового проклятия. Шекспир был театрал. И самая большая из мировых литератур, вышедшая из покрывала призрака отца Гамлета, — в отличие от той, которая вышла из гоголевской "Шинели" — это литература-спектакль, драма, шоу. Литература коммерческих жанров и бестселлеров. Литература крупных планов.

В русской литературе этого быть не могло. Потому что в "Шинели" был вовсе не герой, не король и даже не его призрак. А "маленький человек". А если герой — то он уже и не человек вовсе, а сам Господь Бог. На которого никакой сын поднять руку не сможет. Ни Андрий, ни любой из братьев Карамазовых. В русской литературе нет места эдипам и героям-богоборцам.

И ну бы их, россиян с их литературой. Но, похоже, нашей (пост)советской Системе подобные матрицы развитого патернализма — с "маленькими человеками", богоотцами, "проклятыми вопросами", на которые нет смысла да и просто опасно искать ответы, с сыновьями, не способными отстаивать свой выбор, зато с радостью кладущими живот на алтарь преданности отцу-авантюристу, — подходят куда больше, чем антиутопии и социальные сатиры. Во всяком случае, антисоветские. Иначе почему бы система, которая выбрасывает прочь "Собачье сердце", трепетно хранила "Тараса Бульбу"? Кстати, это случайно, что после вылета повести Булгакова в курсе зарубежной литературы для старшей школы из всего богатства антиутопий и классических произведений на темы социальных экспериментов остался только "451 по Фаренгейту" Рэя Брэдбери? Одна из немногих книг этого жанра, которые свободно публиковались в СССР — в виду идеологической безобидности и вообще фантастичности. Видимо, выпускникам украинской школы, как и в советские времена, не нужно задумываться о сущности и девиациях реальных и близких социальных процессов.

Интересно наблюдать за тем, как Система время от времени не может скрыть собственные уши. Вот и теперь — "Собачье сердце" поплатилось вполне в духе "Собачьего сердца". Оно пало жертвой домкома. Потому что домкому реальному очень не нравятся черты сходства с домкомом литературным. Поэтому такая откровенная антисоветчина, даже на фоне декларируемой у нас декоммунизации, — не пройдет. Можно переименовать серпы в молоты, перековать мечи на орала, но в самой сердцевине Системы ничего не изменится — шариков со швондером по-прежнему могут встретиться нам в любом ведомственном кабинете. И шарикову со швондером не нравится, что в свете школьного курса литературы они так узнаваемы. "Собачье сердце", эта жесткая сатира на социальный эксперимент по превращению "ничего во все" может претить только тем самым "всем", которые "из ничего".

И украинофобия тут решительно ни при чем. Важно не то, что профессор Преобораженский — именно московский студент. Важно, что он — не Шариков.